1\3

[YliayLitter8682]

I believe in nothing

Агенты А. Н. К. Л.
Пэйринг или персонажи:
Илья/Наполеон
Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Ангст, Психология
Размер: планируется Миди, написана 21 страница, 1 часть
Статус: в процессе
Наш мир относителен, его реальность зависит от нашего сознания.

читать на фикбук ficbook.net/readfic/4788106

Мы сами создаëм свой ад


Скажи, на что ты надеешься? Почему все еще борешься? Все еще веришь?
Никто не придет. Убеждать себя в обратном - красивое, но бесполезное занятие. Впрочем, времени много.

Времени не существует. Нет. Только тьма, только боль и все еще немного надежды. Ладно, и мужества. Или глупости?

Хочется орать, и, наверное, именно это ты и делаешь. Просто мозг не улавливает, не контролирует.

Неясная лампочка, как маяк в темноте. Качается из стороны в строну. Влево, вправо. Мажет мутным светом по глазам. И вкус у него, как у крови.

Привкус меди на языке. По горлу, через нос. Уверен, что и через глаза. Скоро. Надо только подождать. Ждать – это все, что ты вправе делать. То, что не отнять. Все, что ты можешь себе позволить.

Попытки вырваться остались в прошлой Вечности. Обидно. Обидно до слез. И до слез больно. Признайся! Боль, боль и ничего, кроме боли. Ты напрасно ждешь, что ты привыкнешь к ней, что измученный мозг перестанет ее воспринимать, что она станет просто фоном, помехой. Чем-то незначительным.

Расплата за свои ошибки пришла слишком быстро, вызывая детскую обиду. Злость на самого себя за неосмотрительность. Нет, ты не стал доверять. Боже, ты же не настолько глуп! Но глуп настолько, чтобы не подозревать. И это твоя ошибка.
Ты все еще сопротивляешься, но уже знаешь, что этот подвал все, что тебе осталось. И, не забывай, пара цветных фото в альбоме сумасшедшего коллекционера.

Когда боль проходит, организм ошарашен. Вздох! Глубокий, хриплый. Внезапная тошнота от вкуса собственной крови. Какие-то слова, они доходят неясным шумом, помехами, тревожащие воспаленный разум.

Такое чувство, что соскальзываешь в темноту, да? Напрасно хвататься за подлокотники чертового кресла. Расслабься! Ты привязан. Не упадешь.
Смех? Кто-то смеется? Есть ли вероятность, что это ты сам?

Холод по ногам, жалобный скрип дверных петель. Даже им жаль тебя.
Удерживаешь себя, цепляясь больным сознанием за свой маяк. Влево, вправо, влево, вправо. Еще. Еще и еще.

Тьма подступает со всех сторон. Ты же ждал ее. Хотел упасть в ее мягкие объятия и забыть, перестать чувствовать и существовать. Но надежда, та, что умирает последней, все еще заставляет бороться. Если так можно назвать то, чем ты занимаешь.

Соло, когда ты стал таким слабаком?
Соло?
Соло?

Опять трясет. Надо зажмурить глаза, приготовиться. И маяк пропадает. Фатальная ошибка. Темнота заполняет, как нефть пустой сосуд. Липкая, тягучая, плотная. Дышать тяжело.

Открой глаза, мать твою! Опять трясёт. Сильно и настойчиво. Не оставит в покое. Открыть глаза не представляется возможным, но ты это делаешь. И все, что ты видишь - темная фигура. А за ней лампочка. Зависла под неправильным углом. Или это ты сам?

Фигура темная, темнее самой темноты, а где-то в ее глубине пасти Адских псов. Она расплывается по краям от выступивших слез. Она поднимается, расширяется, обнимает. Хочет поглотить. И ты даже рад. Потому что здесь находиться невыносимо. С тебя хватит.

Губ касается что-то мягкое, приятное, вызывая удивление. Вызывает в глубине, израненной, сожжённой души чувство благодарности и облегчения. Радости, скорее всего. Ты бы улыбнулся, но рот полон крови, а на тебе новая рубашка.

И ты просто мажешь языком в ответ, выказывая и благодарность, и смирение и облегчение и много всего, чего сам не можешь определить.

А потом тьма смыкается и больше ничего не существует.


***
4 месяца спустя.
Республика Польша. Город N

Илья аккуратно подталкивает его в спину, заставая переступить порог. Соло, неловко сделав шаг, опираясь на трость, заходит внутрь квартиры.
На часах семь утра. Коридор длиною в пару вдохов и выдохов. Воздух пыльный, затхлый, с привкусом отчаянья и надвигающейся катастрофы. Оседает на волосах, коже, языке.

За спиной закрывается дверь, замок кашляет двумя оборотами. Ключи Илья прячет в карман. Соло хочется улыбнуться. И он бы сделал это, не будь он дезориентирован. Как кот, которому отрезали усы.

Коридор жмет в плечах, вызывая клаустрофобию. Каждый шаг тянет болью в спине, но стоять и чувствовать за спиной Курякина не хочется. Опасно.

Соло поворачивается спиной к стене, чувствуя хоть какую-то опору. Русский ставит чемодан с их немногочисленными вещами на пол, поднимая облачко пыли. И Наполеона начинает тошнить, как только он представляет свои костюмы, сложенные в этого монстра.

Впрочем, это слишком оптимистично, думать, что в спешном сборе Курякин захватил хоть что-то, что Наполеону действительно хотелось бы взять с собой сюда.
У них нет с собой денег, нет документов. Есть только приказ не высовываться.
Стоп. Это у Соло нет денег и документов. Насчет Ильи он не уверен.
Он вообще в Илье не уверен. И это новое чувство недоверия Наполеон перекатывает, смакует, как карамельку во рту. Никто не смеет его винить.
Город N, довоенная постройка, обшарпанная квартира и Угроза. Наполеон хмыкает и ковыляет на, как оказалась, кухню и надеется, что очнется от этого кошмара.
Кухня оказалась довольно-таки просторной, но облезлой. В углу эмалированная мойка, гудящий вертикальный рефрижератор, пара шкафчиков, круглый стол. Одно окно и балконная дверь.

За окнами плачет небо и Наполеон открывает одно, чтобы свежесть ранней весны вытиснула затхлый воздух их временного убежища. Под балконом цветет липа. За окном дворик с разрушенным фонтаном посредине. Дальше - полуразрушенное двухэтажное здание. Не жилое. Еще дальше – узкий канал, от которого пахнет тиной. Город N весь в военных шрамах, и никто не собирается их залечивать.
Наполеон решает, что балкон – единственное, что ему нравится в этой квартире.

- Помочь?

Соло оборачивается, на миг забыв о том, что не один здесь. Оборачивается аккуратно, всем корпусом, стараясь не потревожить спину. В глазах вопрос.

- Снять пальто, – поясняет Курякин.

Пальто – это все, что у него есть. Все, что принес русский в больницу, когда они бежали. Дорогое. Из качественной шерсти. Он нелепо смотрится в нем посредине этой кухоньки. Сам Наполеон чувствует себя нелепо.

Хочется подавить внутри себя раздражение. И злость, пожалуй, тоже. Методично у него стараются отнять то, что ему дорого. То, в чем он нуждается.
Он умер шесть дней назад, имеет ли что-то еще значение?

Илья спокоен и это странным образом напрягает. Он смотрит прямо, чуть устало. Но он собран. Движения точные. Слова по делу. Он смотрит, как Соло ковыляет к ближайшему стулу, еще плохо обращаясь с тростью (от костыля он отказался) и садится.

Наполеон устал. Устал от непослушного тела, от неподвластного разума, от чувства уязвимости и зависимости. Устал от слабости. Как только Курякин покидает кухню, Соло позволяет себе расслабиться. Чуть опустить линию плеч, прикрыть глаза, выдохнуть.

За окном заканчивается дождь, но светлее не становится. При открытых ставнях в пальто не холодно, хотя воздух влажный, свежий, пахнет чем-то терпким. Прибившейся к потрескавшемуся асфальту пылью, застоявшейся водой, неизвестными цветами.

Сколько агентов пряталось в этой квартире? Соло плевать, но надо чем-то занять мысли. Квартирка выглядит заброшенной. На полу тонкий серый слой пыли, на которой отпечатались следы. Их и тех, кто был здесь недавно. Тех, что включил рефрижератор и принес то, что им понадобится. Здесь никто не будет их искать. Наполеон Соло мертв, Илья Курякин, вероятно, уже отмечен на выезде из страны.
Наполеон не знает, что там придумал Уэверли. И ему плевать. Он же не дурак. И никогда им не был. И прекрасно знает, для чего здесь. И почему еще жив. Физически, не по документам.

Наполеона забавляет ситуация, если бы это действительно было забавно. Илья прячется вместе с ним от русской и польской (и возможно еще какой-то) разведок. Иначе КГБ давно дернуло того за поводок. И на лояльность в данной ситуации рассчитывать не приходилось бы.

С другой стороны, едва ли Илья знает, что играет в данный момент против своих. Соло хочется сказать ему об этом. Выплюнуть в лицо эту правду, чтобы почувствовать себя хоть на один никчёмный момент сильным и контролирующим ситуацию.

Соло чувствует себя волком, которого окружают собаки. Они близко, он может чувствовать их тяжелое, после долгой гонки, дыхание. Видит издалека их раскрытые пасти. Как видел в глубине той черной фигуры. Той, что появилась, материализовалась четыре месяца назад в подвале.

Той, что по-прежнему с ним. В его снах, его мыслях и он чувствует ее постоянно за своей спиной.

Наполеон думает, что это все время – только отсрочка, которую каким-то образом выбил для него Курякин. КГБист сделал то, что не надо было делать.

Хотел ли Соло четыре месяца такой жизни? Нет. И теперь его дальнейшая судьба зависит от строчек в его голове, которые, как думают все, он запомнил.
Соло не исключает возможности, что так и есть. Суть он уловил. Но делиться хоть малой частью своих знаний он не намерен.

Курякин возвращается. Уже без верхней одежды. В руках невесть откуда взявшиеся продукты. Русский чувствует себя вполне комфортно в такой обстановке. И Соло почти завидует ему.

На плитку отправляется чайник. На столе появляются кружки, кофе в жестяной банке, какие-то консервы.
У Наполеона дрожат руки, и он прячет их в карманах пальто.
У Наполеона проблема с сосудами. У Наполеона проблема с мелкой моторикой. У Наполеона проблема с сердцем и почками. У него вообще много проблем.
Его чуть ли не колотит от ярости, но он все еще сдерживает себя. Гордость и усталость в этом ему помогают.

- Где мои таблетки? - Голос надломлен, словно ворон закаркал. Плевать.

Илья поворачивается, отвлекаясь от плиты.

- После завтрака я тебе их дам.
- Где мои таблетки? – Соло даже не меняет интонацию голоса, но Курякин хмурится, – Я не собираюсь принимать их сейчас. Просто отдай их мне.
- Нет.

Илья хмурится сильнее, когда замечает, как рука Наполеона тянется к его трости. Соло гасит в себе усмешку. Неужели русский думает, что он сейчас набросится на него? Когда он и стоять-то долго не может.

Внутри него клокочет такая злость, что он не может сидеть на месте. Не может находиться с Курякеным на одной кухне, в одной квартире, в одном городе.
Вторая комната словно находится в паре километров. Делаешь шаг, а она отодвигается от тебя, словно недоступный горизонт. Соло чувствует между лопаток пристальный взгляд напарника и от этого бегут мурашки по спине.

Нет, Соло знает, что приказано Илье. Не трогать его, пока на бумаге не появится все то, что он успел прочитать, прежде чем огонь поглотил документы. Прежде чем Наполеон получил удар в спину. Прежде, но все равно поздно.

Соло считал себя везучим человеком. Все задуманное получалось. Все неприятности решались сами собой. Наполеон с изяществом, присущим только ему, ходил по многочисленным лезвиям ножей, срывая аплодисменты. Тешил свое самолюбие званием «лучший» и наивно полагал, что так будет всегда. Везение закончилось раньше, чем он предполагал.

Наверное, всему виной двое его напарников, которых он не желал. Просто его удачи не хватило на них троих. Или же он исчерпал отведенный запас.

Впрочем, Теллер прямая причина первого провала. Все, что происходит сейчас, только следствие. Ножа в спину, образно выражаясь, он никак не ждал. Считал девушку глупой. Все его внимание привлек Курякин, который доверия не вызывал.
Какой-то час на электрическом стуле перевернул всю его жизнь. И самое печальное, что об этом никто не знал. Соло не был настроен на откровения с русским, хотя они действительно неплохо поладили. Нет, не друзья, но люди, которые по воле судьбы должны приглядывать друг за другом. Не шпионить, а именно следить за безопасностью, доверять в какой-то мере. И Соло доверял, насколько был способен. Насчет Ильи он не уверен.

Примерно через неделю Наполеон с прискорбием обнаружил, что у него холодеют и теряют чувствительность кончики пальцев. Мелкие предметы такие, как отмычки или детали передатчика, не ложились в руки с первого раза. Заволноваться заставило заходящееся бешеным стуком сердце по ночам.

Все эти симптомы пугали. Даже сильнее, чем не видимая, но явно ощущаемая фигура за спиной. Та, что вышла вместе с ним из подвала. Соло пьет, Соло забывается в многочисленных связях, Соло не спит. Он смотрит в зеркало и видит все те изменения, которые с ним происходят.

Когда их забрасывает работа в Нью-Йорк, он обращается к знакомому врачу, который может выписать все что угодно и без рецепта. Полчаса на обследование и неутешительные выводы. Соло не запоминает все медицинские термины, как всегда, улавливая основную информацию.

Необратимые повреждения мозга. Повреждение нейронных связей. Поврежденные сосуды. Все те симптомы, которые получает человек от сильного удара током. Все те симптомы, что ломают жизнь.

Соло говорят, что ему повезло. Говорят, что еще минут двадцать на том электрическом стуле (доктор довольно быстро догадался о причине) и от него остался только пускающий слюни дебил.

Только от этого не легче. Кому он нужен без своих способностей? Без умения быстро и ловко владеть руками, без умения все запоминать до мельчайших деталей. Что остается? Красивая оболочка с больным сердцем?
Соло ошарашен, и он не знал, что делать. И отчаянье толкает на экспериментальные таблетки.
1448 им название. Маленькие, светло-голубые и гравировкой из цифр. Он не спрашивает, почему они называются именно так, ему важно, чтобы они работали.
И они работают. Убивая, вероятно, печень, но работают. И Соло хочется еще немного отсрочить то, что прервал Курякин в подвале. Еще немного походить со Смертью за спиной, он уже даже привык к ее безмолвному присутствию.
Четыре месяца он считает за большой срок. И оптимистично смотрит в будущее. Пока их не отправляют в Польшу, а точнее, в бывший лагерь смерти Аушвиц, рядом с городом Краков.

Соло не нравится Польша, ему не нравится Краков, неизгладимое впечатление производит лагерь. Заброшенный, но охраняемый. Все еще таящий в себе секретные документы, которые не успели забрать русские.

Здесь воздух плотный, тяжело дышать. Атмосфера давит даже на русского. Ночью находиться тут жутко. Никто из агентов не верит в призраков, но оба чувствует чье-то незримое присутствие. Огромной армии загубленных тут людей.

Илья хмурый и тихий. Натянутый, как струна, словно став еще выше ростом. Наполеона наоборот тянет к земле. Днем прошел дождь, и они месят грязь военным тяжелыми ботинками. И Наполеону кажется, что земля смешена с кровью, просто в темноте ее не видно. Это вызывает тошноту. Воздух свеж, но кажется, что в нем витает пепел, вырвавшийся из огромных камер для сожжения.

Они мельком видят и газовые камеры, выхватывая светом фонарика исцарапанные погибающими людьми стены. Это жутко и страшно, но они здесь не за этим.
Мимо покосившихся бараков, туда, где жили офицеры. Туда, где в подвале есть пара ячеек, до которых еще не успели добраться. Только недавно обнаруженных тайников.

Власти Польши хотят сделать тут музей, поэтому вывозится все, что имеет хоть какую-то ценность. Историческую, как думают они.

Разведки других стран думают иначе. Слишком много тайн похоронено недостаточно глубоко. И слишком многие хотят ими завладеть.

Они ищут документы, любые, которые имеют отношение к секретной разработке под названием «Флейта». Давая распоряжения, Уэверли был сосредоточенным, но усталым. Морщинки в уголках глаз стали глубже, под глазами темные круги. Казалось, что и седых волос стало больше. Что-то действительно серьёзное, по-настоящему страшное.

Не первое подобное задание и Соло, даже не смотря на место их дислокации, думает, что все пройдет гладко. Вынести старые бумажки из тайного, в прошлом, подвала, не кажется чем-то действительно сложным.

Под кодовым названием «Флейта» может прятаться все, что угодно, и это единственная, как им кажется, проблема. Наполеона напрягает внимание русских к этим документам. Он ждет какой-то реакции от Ильи, которому предстоит работать против своих. Хотя официально их нет в этой стране. У них нет легенды, нет поддельных паспортов. Они призраки, и это немного даже забавно.

Все идет по наклонной слишком быстро. Соло быстро перебирает найденные документы в отсыревших папках. Строчки на немецком языке пляшут перед глазами, в мозгу отпечатываются многочисленные формулы. Забрать папки с собой не представляется возможным. Этот вечер с появлением русских, а, возможно и немцев, перестает быть тихим. Курякин принимает решение быстро. Запомнить и сжечь документы. С ними им не выбраться. Если у них вообще есть возможность выбраться.

У Соло лезут глаза на лоб, когда до него доходит весь страшный замысел «Флейты». Руки начинают мелко дрожать, когда он пытается поджечь листки.
Курякин держит оборону, но в маленький подвальчик врываются несколько человек. Никто не стреляет. Стены тут бетонные, боятся рикошета. Завязывается драка, и Соло страдальчески закатывает глаза. Он ненавидит близкий бой. Ненавидит чужих в своем личном пространстве, чужие руки на себе и ножи в спине.
Все это он получает сполна. Первый удар не приносит боли. Только удивление. Второй, не такой сильный, но лезвие застревает в боку, заставляет подкоситься ноги. Соло неловко выворачивается, чтобы достать до торчащей из его тела рукоятки ножа. До противника уже нет дела. Соло резко обернувшись, сносит ему челюсть ударом рукоятки своего P-64.

- Не трогай! – Орет ему Курякин.

Тот вырубает своих противников одного за другим. Нападавших всего пятеро. Соло расправляется с двумя. Это неплохой результат. Илья последние три месяца усердно занимался с ним рукопашным боем, учил особым приемам, хотя Наполеон не был столь воодушевлён этими занятиями. Но сейчас он благодарен.

Нож не дает крови покидать его тело, но ноги все равно отказываются его держать. И почти у самого пола его ловит Курякин, тяжело дыша в шею.

Пока русский тащит его к машине, Соло кажется, что за его ноги цепляются руки, тянущиеся прямо из земли. Скрюченные пальцы тех, кто погиб здесь ранее, не хотят его отпускать. И ему кажется, что Курякину надоест тянуть, вырывать его из этих мертвых рук, и он просто бросит его. А еще Соло чувствует, как шевелятся волосы на затылке от ужаса. Ветер воет, запутавшись в остовах бараков, злится, упуская добычу.

***
Это похоже на дежавю. Соло всерьез кажется, что все эти четыре месяца ему приснились. Все миссии, все страны и города – только сон. И его подобие дружбы с Ильей – тоже.

Определенно, все именно так, как и в тот раз. Он просыпается в больничной палате. Русский тут же, сидит на неудобном стуле. Ждет его. В голове шумно от обезболивающего, но терпимо. Живой.

Илья сухо сообщает факты. Два дня в бессознательном состоянии. Повреждена печень, придется долго восстанавливаться. У них три дня, дальше необходимо уходить. Краков шерстят враги, ищут по больницам и частным медицинским практикам. Уэверли выделил конспиративную квартиру в соседнем городе. Через два дня, ночью необходимо покинуть больницу.

Соло так устал, что даже не спрашивает, как они – как он – это сделают. Он не чувствует сил даже поднять головы от подушки.

Оставшееся время, когда Курякин оставляет его одного, Наполеон думает о том, что его маленькая тайна теперь никакая не тайна. Определенно, самый невинный забор крови показал, какие таблетки он принимал последние месяцы. И желание спрятать Соло ото всех - отнюдь не жест доброй воли.

Курякин недовольно признался, что они его похоронили. Конечно, это только «утка» для вражеской разведки. И Соло это не нравится. Ему кажется, что от вымысла до правды не так много. И, как выяснится, всего-то две недели.
Ковыляя в единственную комнату, Соло быстро вспоминает все минувшие события. А их слишком много, по его скромному мнению.

Комната ничуть не лучше кухни, даже хуже. Единственное окно почему-то заклеено газетами. По углам стопки книг, из мебели только тахта, да глубокое громоздкое кресло у окна.

На тахте стопки подушек, одеял и постельного белья. На пыльном полу чужие следы, людей, которые принесли необходимые им вещи.

Соло смотрит тоскливо на все это и думает, что это такая ирония судьбы. Не то чтобы он представлял свою смерть, но он точно не думал, что умрет в подобном помещении, от руки напарника.

Наполеон уверен, что Курякин с ним только за этим. Он слишком хорошо знал шпионский мир, чтобы иметь надежду на другой исход. Как только он выложит всю информацию, его не станет. Не выдаст – исход тот же.

Он думает, что на самом деле это не так и плохо. Принять смерть от друга. Можно надеяться, что это будет не больно. С него достаточно боли.

***

Они оба хмурые и задумчивые. Настроение, которое они подхватили в лагере смерти, их еще не опускает. Может, и не отпустит. Или перекроется более сильными впечатлениями, со временем.

Наполеону хочет так думать. Хотя такая впечатлительность Ильи немного удивила.
Илья смотрит на него, как на задание. Эмоций в холодном взгляде – ноль. Минус.
Польша – единственная страна, кроме России, где у Соло нет связей. Где нет тайника с документами или деньгами. Запертая входная дверь – пустяк. Соло откроет ее с закрытыми глазами. Выждать момент, когда Курякин отвлечется тоже не проблема. Пусть тот спит или закроется в ванной. Соло смог бы покинуть квартиру. Но куда дальше? Как далеко он может уйти, когда из кухни в комнату он шел четыре месяца воспоминаний?

Соло тяжело опускается в кресло и прикрывает глаза, пытаясь создать некое подобие уединения. Боль в спину возвращаемся тихими, неспешными волнами. Еще можно терпеть.

Илья каждые четыре часа выдает ему несколько таблеток. Соло не знает, что это и для чего ему их нужно принимать. Какая из них именно от боли. Но принимает безропотно, смакуя вязкую горечь на языке. Надеется, что таким поведением усыпит бдительность Ильи.

Курякин говорит, что через две недели их заберут. И по тайным каналам вывезут из страны. Соло хочется хмыкнуть. Сказкам он дано не верит. Но он только кивает.
С кухни вкусно пахнет кофе и чем-то жареным. Наполеон не думает, что Илья сможет его отравить. Еще рано. Но еду не принимает. Илья смотрит удрученно, если не сказать – обижено.

Конечно, лучше бы готовил сам Наполеон, но для него слишком сложно стоять у плиты, слишком сложно держать что-то в правой руке. Или же Илья просто не хочет давать ему в руки ножи.

Пальто все-таки приходится снять. Становится жарко и действительно неудобно. Илья приносит чай, высыпает в ладонь таблетки. Пока Соло неспешно пьет напиток, русский застилает кровать. Быстро стелет простыню, одевает одеяло в пододеяльник, а подушки в наволочки. Наполеон не хочет думать о том, как они будут спать. Кровать – то одна.

Под пальто Наполеон одет в простые мягкие штаны и футболку. Больничная одежда. Он не привык к такому, и чувствует себя плохо. Курякина все устраивает.
Он смотрит, как Соло поднимается из кресла. Садится медленно на край кровати, помогает ему лечь. Для этого Наполеону приходится обнять Илью за шею и тот медленно его опускает в горизонтальное положение.

Со стороны это выглядит весьма интимно, но никто из них не думает об этом. Взгляд Соло цепляется за неровный шрам у глаза Курякина. Что делает русский ему неведомо. Может, ждет, что сейчас Соло сожмет его сильнее в бесполезной попытке удушения. А, может, ему просто хочется поскорее уложить напарника и заняться своими делами.

Лежа в кровати, Наполеон понимает, как устал. Как вымотала его дорога. Шутка ли, почти два часа в машине в его положении. Но он смотрит, как Илья шерстит комнату на жучки. У него нет нужной аппаратуры, но ему, кажется, удаётся найти их все. Он их спускает в сортире. Потом шум воды и Илья появляется в комнате с ведром воды. Начинает мыть полы.

Соло удивлен. Наблюдает из-под опущенных ресниц, балансируя на грани сна и яви. Илья ползает на корточках по полу. У него красивая линия спины, сильные плечи и в такой позе смотрится весьма… пикантно. С этой мыслью Наполеон засыпает.

Ты думаешь, все так просто? Оглянись. Что ты видишь? Что-то сквозь туман? Молочно-белый, каких в реальности не бывает. Он поглощает звуки и запахи. Скоро поглотит и тебя.

Не стоит бояться. Просто иди вперед, вытянув руки, стараясь нащупать в этой пелене хоть что-то.

- Илья!

Ты смеешься? Или, может, ты болен? Ты болен. Ты определенно болен! С каких это пор ты просишь помощи? С каких пор она тебе нужна от кого-то другого? С каких пор ты забыл, что надеяться можно только на себя?

- Соло?

От вопросов болит голова, я знаю. Но ты же не настолько глуп, чтобы самому идти туда, где, как тебе, кажется тот, кто может тебе помочь. Потому что никто не поможет.

И не захочет.

Оглядываешься по сторонам и, заметив фигуру вдалеке, идешь к ней навстречу. Сам и добровольно. С улыбкой радости и облегчения на губах. Какой же ты дурак!

Наполеон резко садится на постели. Спину тут же прошивает стрела боли. Сильной, что не удается сдержать жалобный, постыдный сон. В дверях тут же появляется Илья, чем только раздражает.

Оказывается, он проспал весь день и сейчас уже вечер. Наполеону зябко, словно он еще в тумане из своего сна. Он выходит на кухню, понимая, что хочет есть.
На плитке уже закипает пузатый, эмалированный и с пятнами ржавчины, чайник. За окнами уже сумерки и все также пахнет липой. Наполеону хочется выйти на балкон, но уже не сегодня.

Курякин, смущаясь от того, что сегодня еда приготовлена им, сервирует стол. Соло лениво и без интереса за ним наблюдает.

Спина горит огнем, словно на рану плеснули йод. От неприятных ощущений он скребет ногтями обшарпанную скатерть, даже не замечая этого.

На столе появляется жареная картошка вперемешку с тушёнкой, ломти хлеба. По чашкам Илья разливает чай.

- Откуда продукты? – Спрашивает Наполеон, пока он свыкается с мыслью, что ему придется это есть. Последний раз тушенку он ел в армии.
- Из кладовки. Там много чего. Еще в морозильнике есть мясо. Посмотришь завтра, – ответил Илья, – Сварим тебе суп.
- Сварим, – согласился Соло.

Из столовых приборов была только вилка, и Наполеон прикрыл глаза от глубины своего падения. Есть одной только вилкой, не помогая себе ножом, было странно. Не хватало еще, как русский, помогать себе кусочком хлеба.

Кому это нужно? Да ему самому. Что следующее? Не мыться? Умереть от полной деградации?

Но на вкус картошка оказалась не так плоха, как на вид. Хотя ничего удивительного. Все вояки умеют хорошо готовить картошку и макароны. Ибо это все, что позволено.

После ужина Илья приносит ему клок старых обоев и кусок карандаша. Без слов кладет перед ним и уходит. Намек понят.

Странно, но Курякин не спрашивает о том, что успел прочитать Соло на тех документах. Не спрашивает, о чем умалчивает «Флейта». И это хорошо, потому что Наполеон понимает – он ничего не помнит.

На следующий день он просит вытащить кресло из комнаты на балкон и проводит в нем весь день. Кто-то в доме включил граммофон и в воздухе дрожит музыка, очень похожая на военный марш.

Кутаясь в пальто, Соло подставил свое лицо солнцу, уже по-настоящему теплому.
В кладовке, о которой говорил Илья, нашлось много чего интересного. Помимо многочисленных консервов с тушенкой, как он предполагал, еще с военных времен, там были и другие продукты. В мешковине несколько килограммов картошки, пакеты с крупой и макаронами. Внимание привлекла бутыль с прозрачной жидкостью. К невероятной радости Наполеона это оказался спирт. Тащить ее на кухню было тяжело, но он справился. А потом на вкус разбавил его водой и добавил варенье, найденное на кухне, в шкафчике.

Получилось не ах, конечно. Но для данных обстоятельств сойдет.
Теперь он сидел с жестяной кружкой в руках, пил свой напиток, и слушал музыку. Если добавить немного воображения, то можно представить себя в другом месте. Например, на балконе лучшего отеля Парижа. А в руках красивый бокал с элитным напитком. А за спиной спальня, с длинноногой красоткой в постели.

На балкон выходит Илья, который на длинноногую красотку не тянет. Хотя Наполеону удается проложить некую параллель. Курякин закуривает, выпуская из ноздрей сизый, терпкий дым. Сигарета пахнет горько и крепко.

- Что это? – Спрашивает русский, кивков головы указывая на кружку Соло.
- Это мое лекарство, которое позволяет мне тебя терпеть.

Илья хмыкает, ничуть не обидевшись. Эта их обычная манера общения. У них все хорошо.

- Как дела? – Ты что-нибудь вспомнил?

Соло жмет плечами. Его мысли полны воспоминаний, но они все не те. Их на бумагу не перенести. Ему хочется немного рассказать Илье, поделиться своими тайнами. Но он не может ему доверять.
Ему хочется спросить: ты будешь помнить меня после?
Но он знает ответ – нет, не будет.

Сотрет из своей памяти и все. Он и сам так делает. Призраков прошлого надо там и оставлять. Нельзя вечно носить их с собой. Просто однажды не сможешь подняться. Сам Соло не помнит из прошлых заданий почти ничего. Даже их первая встреча в Берлине постепенно стирается из памяти. Зачем ему это?

После они варят суп. Соло сидит за столом и дает указания. Илья возится у плиты, исполняя все, что говорит Наполеон.

В морозильнике они нашли, среди прочих кусков мяса, тощую тушку курицы, которая отправилась в суп. Впрочем, полноценным супом это сложно назвать. Только курица, да картошка, но куда лучше, чем тушенка.

- Неплохо, – вынес вердикт Наполеон, попробовав первую ложку супа.

Мясо курицы было жестким, что наталкивало на мысли о том, сколько она пролежала замороженной. И бульон получился не таким насыщенным, как ожидал Соло. Жизнь после смерти полна разочарований, ему уже стоило бы привыкнуть.
Илья только кивнул головой, соглашаясь. От чего Соло закатил глаза.

- Что? – Не понял Курякин.
- Ничего.
- И все же.
- Скажи, что такого надо положить в тарелку, чтобы тебе не понравилось? – Соло не хотелось акцентировать внимание на этом, но говорить особо было не о чем, и его действительно давно волновал этот вопрос.
- На что ты намекаешь?
- Я не намекаю, я спрашиваю. У тебя же должны быть нелюбимые блюда? Ну, Чекист, признавайся!

Курякин задумался.

- Еда есть еда, Ковбой. Когда знаешь, что такое голод, как-то не до нелюбимых блюд.

Наполеон задумался.

- Когда?

Илья явно не хотел говорить и выглядел недовольным тем, что его отвлекают от обеда. Но все же произнес.

- Я попал в плен на втором году службы в КГБ. Две недели. После подобного отношение к еде меняется.

Наполеон поджал губы. Ему никогда не приходилось голодать. Ни в юности, когда еда была простой и скудной, ни позже.

Курякин вернулся к супу, считая, что разговор исчерпан.

- Как ты выбрался?

КГБист бросил на Соло сердитый взгляд.

- Это не интересно. И я не хочу говорить об этом.
- После тебя мучили кошмары?

Курякин опять отвлекается от еды и внимательно смотрит на Наполеона, словно хочет увидеть, не пытается ли ЦРУшник выведать то, что его не касается. Или же для него это праздный разговор, так, чтобы не молчать.

- После я очень хотел есть, – Илья пожимает плечами, давая понять, что ничего такого, что стоит внимания Соло. Но Наполеон смотрит на него заинтересованно, кажется, ему действительно интересно. Илья продолжает: - На восьмой день в плену есть уже не хотелось. А после освобождения еду начали давать постепенно, вот тогда голод вернулся.

Соло кивает.

- Ты завел этот разговор из-за того, что мы побывали в лагере или же...?

Наполеон возит ложкой в жидком супе, гоняя кусочки курицы. Рассказать Илье? Поделиться своими страхами? Будет ли тому хоть немного интересно?
Ночь в лагере опять всплыла в мыслях. Мыслях, от которых хотелось избавиться.

- Ты ничего не написал вчера, – констатирует Илья. Он видел чистый кусок обоев, и ему это не понравилось, – Сегодня постараешься что-то вспомнить?

Наполеон злится. Его странным образом раздражает то, что Курякину куда важнее то, что якобы хранится у него в голове по «Флейте», чем-то, как при этом чувствует себя Соло. Он, в конце концов, ранен! И ради чего? Пары строк, которых он даже не помнит!

- Это так не работает, Чекист. Нельзя взять и включить память! – Вышло немного нервно, но плевать.

- Ты читал эти документы всего несколько дней назад, – спокойно ответил Илья, – Неужели ты ничего не помнишь? Хотя бы суть?

Суть он, к сожалению, помнил. И от этого легче не становилось. Когда он читал формулы, они легко ложись в ларь памяти, отпечатывались, запоминались. Но сейчас полная пустота. Он помнит пожелтевшие от времени листки в своих руках, но совершенно не понимает того, что на них написано. А немецкий он знает также хорошо, как и английский.

Курякин отодвигает пустую тарелку в строну и принимается за чай. И куда только влезает столько жидкости?

- У вас так все просто, да? - Наполеон щелкнул пальцами, – И включил память. Еще раз, – он снова щелкнул, - выключил страхи! Ты забываешь, Кид(*«коммунистический идеал» - рекомендованное ЗАГС мужское имя, как истинно пролетарское* при. автора), что остальные - нормальные люди!

Илья вскинулся. И не понятно, что больше его задело. Наполеон не сказал ничего нового.

- «У вас» - это у кого? – Сузив глаза, спросил он.
- У КГБ. – Наполеона уже несло, и он не собирался останавливаться. Слишком много всего накопилось внутри и этому надо срочно найти выход.
- Старая песня, Ковбой. – Отмахнулся Курякин.
- Чёрт! – Наполеон стукнул ладонью по столешнице, и скривился от боли в спине. – Порой я действительно начинаю забывать, что ты просто машина, ничего не чувствующая. Столько времени тебя знаю, но не удостоен и мельчайшего проявления человечности. Или как вы там это называете?!
- Успокойся.
- А я не хочу успокаиваться! Ты вывел меня, вот и получай!
- Я тебя вывел? Да я вообще молчал. Наверное, не стоило столько пить до обеда.

Наполеон потер виски, словно на него внезапно напала мигрень. Этот спор стал отклоняться в совершенно непонятное русло. И ему это не нравилось.

- Просто скажи, что тебе иногда бывает страшно. И все. Это не сделает тебя слабым. Просто более человечным. Все люди боятся. Это нормально. Мы же друзья, так?

На мгновение Наполеону показалось, что Илья ответит на его вопрос. Расскажет то, что никогда ему не говорил, поделится страхами. Он знал, что у Ильи они есть, хотя тот и утверждал обратное.

Но Курякин не спешил признаваться. Ни в страхах, не в том, что они друзья.
Наполеона резко отпустило. Вся его злость, все его раздражение вдруг резко пропали. Пытаться перелезть через кремлевскую стену - бесполезное занятие. Особенно с раной в боку.

- Мы друзья, Ковбой, – Курякин поднялся, взял тарелку со стола и направился к раковине. Соло удивленно смотрел ему в спину.
- Такие, что ты не можешь сказать мне этого в глаза? – Немного сарказма. Только чуть-чуть, чтобы не вызвать ненужного сейчас негатива.

Курякин на первый взгляд никак не отреагировал. Но у Соло зоркий глаз и он достаточно хорошо изучил невербальные знаки коллеги. Слова Наполеона заставили его напрячься. Его и так прямая спина напряглась еще сильнее, линия плеч стала жёстче, еле заметно дернулся подбородок.

Наполеон смотрел на свой остывший суп, которой есть уже было невозможно. Но боковым зрением он следил на Курякиным на случай непредвиденных действий.
Илья развернулся всем корпусом и теперь смотрел на американца.

- Посмотри на меня, – потребовал Курякин.

Соло не отреагировал. Если сам Курякин привык, что с ним общаются посредством приказов и никак более, Соло подобное отношение считал неприемлемым.

- Наполеон? – Мягко позвал его Илья.

Соло дернулся. Он всегда так реагировал, когда Илья звал его по имени. Впрочем, когда хоть кто-то звал его по имени. Он посмотрел на русского. Тот смотрел на него, чуть склонив голову набок, словно видел перед собой что-то занятное. Плечи немного опустились, говоря о том, что Курякин не злится.

Стоит сказать, что сам Илья пропустил тот момент, когда американец перестал его злить. А потом даже раздражать. В какой-то миг сложный характер американца стал казаться даже забавным. Особенно, когда знаешь, как на это реагировать, и как манипулировать. И Курякину даже не было стыдно.

Тем более, Наполеон не выглядел так, как выглядел обычно. Без своих костюмов, без идеальной укладки. Даже его высокомерный взгляд не обладал и половиной той высокомерности, которую он выдавал обычно. Такой Соло ему нравился.

Курякин нахмурился. Ему не нравились такие мысли. И он старался прятать их куда-то подальше. Ему не нравились слова Соло о дружбе, считая, что любые проявление в работе чувств только мешают. Дружба непозволительная для них роскошь. Как и все остальное.

И Илья не мог для себя определить, что это - «все остальное». И даже не пытался, заранее полагая, что выводы ему не понравятся. Да и к чему они?

Последние дни Соло выглядел растерянным и даже потерянным. Очнувшись в больнице с круглыми от страха глазами, он заставил Курякина напрячься. Не то, чтобы он сильно переживал за напарника, но это было. Два дня в отключке, большая потеря крови и Илья опять у его постели в больнице. Илья действительно не нравилось то, что он переживал. Не нравилось, что он проявлял человечность. В будущем это могло стать большое проблемой. Если уже не стало.

Ничто так не имеет влияние на шпиона, как привязанность к напарнику. Как любая привязанность ,которая дышит, ходит и обворожительно улыбается. Одним словом, живая привязанность.

- Конечно, мы друзья, – говорит Илья. При этом чувствуя себя неловко.

Они раньше не обсуждали это. Считая себя таковыми по умолчанию. Они уже не враги, так? Так что остается только дружба. Или ее подобие.

Не то чтобы Наполеон не ждал этого признания. Он просто не рассчитывал, что оно прозвучит так обреченно. Словно Илья отчаянно не хотел, чтобы так случилось. Это было обидно.

- Я согрею воды, – сказал Курякин, когда пауза явно затянулась, – Надо сделать перевязку.

Конечно же, отсутствие горячей воды – это вишенка на торте этого безобразия, в котором они застряли.

Создавалось такое впечатление, что Уэверли специально решил поиздеваться над ним напоследок. Впрочем, Соло подозревал, что в городе N в принципе нет ничего хорошего. Серый, забытый всеми город. И люди в нем, как призраки без горячей воды.

Чаще бывая в Европе, в дорогих отелях, среди роскоши и красиво одетых людей, начинаешь забывать, что война закончилась не так давно. А вот она, реальность. Не все еще восстановились. Не все еще позади. И есть раны, которые не затянутся никогда.

Возможно, еще через пару десятков лет этого города уже не станет. Дома разрушатся, а дворы порастут травой. А там, где умирали люди, будут ходить живые, даже не помнящие, какое страшное было время.

Соло не видел настоящей войны. Но ему хватило увидеть ее последствия. Чудовище, поверженное русскими, хоть и склонило голову, но все еще дышит. И, Наполеон был почти уверен в этом, не перестанет дышать никогда.

Наполеон не любил политику, старался особо ее не касаться, если это не связано с работой. В конце концов, он исполнитель, а всеми этими взаимоотношения сверхдержав пусть занимаются такие, как Уэверли.

По роду деятельности Соло был посвящен во многое, к сожалению. И всегда трезво смотрел на вещи. Холодная война на то и холодная. Ей не нужен огонь.
Мысли Наполеона прервал Илья, неся из ванной тяжелое ведро, расплескивая воду на пол.

Соло Илья нравится. Он никогда не признается, но ему нравится. Курякин необычный человек. Возможно, русские все такие. Но Соло подозревает, что нет. Курякин уникален в своем роде. Сложившийся обстоятельства, судьбы, если будет угодно, определенные моменты его жизни, все это вылепило из Курякина уникального человека.

Да, Наполеон был с ним во многом не согласен, но он его уважал. И, пожалуй, дорожил их дружбой. И то, что Курякину это не нравилось, задевало.

Соло догадывался, какое мнение у русского насчет него. И отчасти он сам виноват, редко, почти никогда не бывая с Курякиным настоящим. Вечно играл в самого себя. Все эти театральные жесты, разговоры, связи. Соло и сам стал забывать, какой он на самом деле. Маска срослась с ним окончательно.

Наполеон знал, что Илья тоже не является образцом искренности. Они оба играют определенные им роли. Они прячутся за масками, потому что так безопаснее. Потому что кто-то за них написал и продолжал писать сценарии их жизней.
Соло предполагал, что, перейдя в АНКЛ, русский станет другим. Он сам думал, что станет другим. Но этого не случилось. Они словно двигаются про инерции, по траектории заданной КГБ и ЦРУ. Параллели никогда не пересекаются. С этим спорить бессмысленно. Как их не назови.

Соло вдруг понимает, что ничто не держит сейчас его рот закрытым. Что сейчас он может рассказать Курякину многие тайны, что ему известны. Все прошлые заговоры, все будущие. Все то, что ему известно. А доступ к секретам у Соло довольно высокий. Он все же лучший агент.

Это, возможно, поможет Илье. Поможет вернуться в СССР с полезными знаниями (Соло уверен, что АНКЛ перестанет существовать). Наполеон вполне может оказать последнюю услугу. Он бы сделал это, но Соло уверен, Курякин будет его презирать за предательство своей страны. Пусть Соло никогда не был патриотом, но Курякин был. И предательство для него неприемлемо. В любом виде.

- Ты не поел, – сказал Курякин.

Наполеон вздрогнул, прогоняя мысли, мотнул головой. Есть не хотелось. О чем он и сказал.

- Как ты собираешься поправляться, если не будешь есть?
- А, что, если я не собираюсь поправляться?

Курякин удивленно моргнул. Соло откровенно провоцировал. Эта ложная забота была противна. Ему хотелось крикнуть, что он все знает. Что поправиться ему не удастся в любом случае. И что из Курякина ужасный актер, Наполеон видит его насквозь! И добавить, что никакие данные, которые успел прочитать и запомнить, Курякин не получит. Так что прямо сейчас может исполнить то, что ему приказали.
Соло уже открыл рот, но вовремя опомнился. Вспышки ярости – это прерогатива русского.

Илья смотрел на американца нечитаемым взглядом. Наполеон уже подумал, что все-таки вывел КГБиста, но Курякин «вынырнул», сморгнул и сказал:

- Вода согрелась. Оставь мне. Если тебе нужна помощь…
- Мне не нужна помощь! – Грубо прервал Соло. – Спасибо.
- Хорошо. Тогда после мы проверим, твои швы. Постарайся их не замочить.
- Я знаю, как обращаться со швами, Курякин. Было много практики в прошлом.
- Не стоит воспринимать все мои слова так враждебно, – спокойно проговорил Илья. – Я всего лишь хочу помочь.
- И еще раз – спасибо.

Курякин сокрушенно покачал головой. Наполеон, опираясь на палку, с трудом поднялся и неспешно прошел в ванную, заранее готовя себя к худшему.

Но к такому нельзя быть готовым. Маленькая комнатка, стены в бледно зеленой краске, серая побелка на потолке. По углам темные пятна плесени. Чугунная, обшарпанная ванная, с ржавыми подтеками. В ней стояла табуретка, на ней таз. Рядом ведро с горячей водой и ковшик. На еще одной табуретке стопка чистых полотенец.

Соло не удержался от стона.

- Это происходит не со мной, – Тихо произнес он, предполагая, что Курякин дежурит под дверью.

Аккуратно стянув с себя одежду, Наполеон очень долго думал, как же ему провернуть такую простую процедуру. Мыться действительно хотелось. Но не так, не в таких условиях.

Соло посмотрел на себя в зеркало. За последние дни он сильно похудел. Скулы заострились, а глаза стали больше. Волосы лежали в совершенно неприемлемом беспорядке, но бороться с ними не было сил. И средств тоже не было. Впалые щеки поросли щетиной, которую Соло просто тереть не мог.

Курякину надо отдать должное – он все предусмотрел и подготовил. Наполеон нашел и бритву, и помазок. Тут же мочалку и кусок самого обычного мыла. Бритва, конечно, удивила. Все-таки в руках Соло она могла стать очень опасным оружием.
Процесс мытья Соло тут же стер из своей памяти, притворившись, что этого не было. Илья уже разложил на столе в кухне бинты и мази, а сам стоял на балконе и курил. Наполеон невольно замер на пороге, смотря на прямую спину напарника. На Илье не было привычной водолазки или рубашки, застёгнутой на все пуговицы. На нем была обычная белая майка, открывающая широкие сильные плечи.
Илья каким-то образом почувствовал на себе взгляд Соло и повернулся. Быстро затушил о перила сигарету и вернулся в кухню.

Наполеон не стал надевать футболку, держа ее в руках. На правом боку белела марлевая заплатка, которую он все-таки замочил, хотя старался быть аккуратным.
Соло медленно опустился на стул, спиной к Илье, хотя отчаянно не хотел этого делать. Он не думал, что Курякин ему что-то сделает. Но инстинкты не задушишь, а они уже начали нашептывать об опасности.

У Ильи, как всегда, холодные пальцы. Он ловко поддевает марлевую заплатку и старается безболезненно ее снять. У него не получается и Соло шипит от раздражения. Он старается не сосредотачиваться на действиях Курякина, желая поскорее с этим покончить и выпить еще.

Но Илья слишком близко. Он даже может почувствовать слабый запах сигарет. И, иногда - его дыхание, когда Илья слишком близко наклоняется, чтобы смазать швы.

- Заживает неплохо, – комментирует Курякин.

Наполеон не удивлен. На нем всегда быстро затягивались раны. Как на собаке.

- Собаке? – Переспросил Илья.

Он, что, сказал это вслух? Наполеон поджал губы от досады. В любом случае он не собирается ничего говорить по этому поводу.

Курякин не стал больше ничего говорить. Их часто, а еще чаще они сами, называли цепными псами. И это было правдой, отчасти. Но на пса Соло был не похож. Как и на волка. Псовые поджарые, с нервными, угловатыми движениями. Наполеон же был кем-то большим. С его плавными движениями, массивностью и опасностью. Наполеон опасный даже в таком состоянии. И, безусловно, с красотой. Возникали ассоциации с большой кошкой. С черным ягуаром, почему-то.

- Угроза?

Илья очнулся от своих бредовых, как он сам их определил, мыслей и обнаружил себя у Соло за спиной, прижимавшим к ровным швам пропитанную антисептиком марлю. Сколько он так уже сидит? Лучше не думать.

Соло пытается обернуться, посмотреть на него через плечо, но ему трудно это сделать. И это отличная новость.

Курякин быстро приклеил к спине новую марлевую заплатку и отодвинулся, отрешенно наблюдая, как Соло натягивает на себя футболку.

Вечером у Соло поднялась температура. Он все также сидел на балконе и пил под неодобрительные взгляды Курякина водку с вареньем, делая этот коктейль все крепче и крепче. Наполеон чувствовал, что горит, но его мелко потряхивало, словно он замерз.

Он отказался от ужина, а потом они вместе сидели на балконе, когда окончательно стемнело. Соло пил, Курякин – курил. В темноте его силуэта было практически не видно, и Наполеон следил за красным огоньком его сигареты. В голове уже шумело от алкоголя и на языке крутились вопросы, которые Наполеон ранее не решался спросить.

Курякин, кажется, и сам не спешил уходить. Курил медленно и задумчиво. Хотя обычно приканчивал сигареты за пару затяжек.

Наполеон думает о том, куда завела их судьба. Каждого по отдельности. Дороги у них разные, это уже давно понятно. Просто их колеи идут пока параллельно друг другу. Но они никогда не будут на одной дороге.

Соло думает, что Курякин вполне вероятно мог бы стать для него самым важным человеком в недолгой и опасной жизни. Напарником, другом или даже чем-то большим. Наполеон не мог определить для себя, что же значит это «чем-то большим». Любовником? Он чуть не засмеялся в свой стакан, от такой мысли. О таком можно подумать только под градусом. Невероятно!

Конечно, Соло находит Илью привлекательным. И вся эта привлекательность складывается из мелочей, которые Наполеон продолжает замечать до сих пор. Соло прожил и поведал многое, чтобы не вестись только на внешность. А Курякин цеплял. Весь, целиком и полностью.

И хотя Наполеон был широких взглядов, отношений с мужчиной он не представлял. Тем более с таким, как Курякин.

- Чекист, можно вопрос? – Произнес он, прежде, чем успел подумать об уместности вопросов.
- Да.

Открывшаяся возможность спросить, о чем угодно немного пугает. Соло допускает, что под покровом темноты Курякин сможет ответить максимально искренно. А сам Соло сможет этот ответ принять. Но в последний момент Наполеон отказывается от своей затеи.

- Что самое ужасное ты когда-либо делал?

Наполеон слышит нервный вдох. Вопрос Илье не понравился.

- В жизни или в профессии? – Уточняет русский.

Наполеону хочется съязвить на эту тему. Илья разделяет профессию и жизнь? Что-то новенькое. Соло думал, что, если у Курякина и была жизнь, то уж точно до КГБ.

- Профессии, – выбирает Соло, рассудив, что о личном Курякин вряд ли поделится. Да и что ужасного Илья мог сделать? Не проводил девушку до дома?

Курякин берет паузу, обдумывая ответ. Он знает, что Наполеон не пытается узнать что-то, что ему знать не нужно. Простое любопытство, с которым он часто сталкивается, когда люди узнают, из какой он страны и организации.

Хочется ответить, что убивал, но Илья уже давно не считает это чем-то ужасным. Кроме, пожалуй, первого раза.

- Это был своего рода экзамен, проверка, – начал Илья, – Мне было поручено положить одной женщине в сумку компромат. Небольшой пакет. Что в нем, я даже не знал. Впрочем, меня это и не должно было волновать. Как и то, для чего это делалось. Слепая вера, понимаешь?

Соло кивнул, хотя вряд ли Курякин это увидел.

- Мы были на машине. Я, мой наставник, проверяющий и водитель. Мы нашли женщину на рынке. Я вышел из машины, пошел за ней. Среди толпы подойти к ней было не трудно. Тем более моей специализацией была работа в «поле». Она была беременна. Просторный плащ не скрывал живота. Хватило нескольких секунд, и сверток оказался в ее сумке. Я вернулся в машину и отчитался о выполненном задании, – Илья замолчал, затянулся сигаретой и продолжил: - А, потом на рынке раздался взрыв. Мне хватило несколько секунд, чтобы понять, что в свертке была бомба, а не компромат, как я думал изначально. Мне было девятнадцать, и я убил беременную женщину. Я до сих пор помню тот ужас, что я испытал от того, что я сделал. Мне хотелось выйти из машины, проверить, посмотреть, возможно, женщина была жива. Маловероятно, конечно. Взрыв был сильный. Но двери в машине заблокировали, – Илья замолчал снова.

Наполеон не знал, что он чувствует по этому поводу. У него не было радужных представлений о КГБ, оттого он сам держался от них подальше.

- Через пять минут эта женщина села в машину, – продолжил Илья, – Она оказалась подставным лицом. И беременна она не была. Она села в машину и подмигнула мне. – Илья хмыкнул, словно это было забавно. – Я не знаю, пострадал ли кто-то от того взрыва. Я не знаю, был ли вообще взрыв настоящий. Я только знаю, что это было самое ужасное, что я испытал, пусть это было и неправдой. На фоне этого уже ничего не сможет заставить меня содрогнуться.

Наполеон не знал, что ответить. Было ли это ужасным? Несомненно. Но тот молодой Илья даже не знал, что делает. Вся эта история говорит о том, какие жестокие методы использует КГБ. Соло не разочарован, нет. Ему просто хочется знать, что Илья способен сделать сейчас. Почему ему это важно именно сейчас, он не понимал. Возможно, он искал для себя хоть крупицу надежды. Надежды на то, что Илья тут не за тем, за чем он думает. Знает.
Но Курякин не закончил.

- Тогда я думал, что провалил задание, – Грустный, даже циничный смешок. – Я думал, что не должен был проявлять свои чувства. Что это не должно меня так ужасать. Что в будущем мне часто придется делать нечто подобное. Убирать людей, неугодных нашей стране. Предателей. А они носят разную личину.

Предатели носят разную личину.
Соло повел плечами от возникших ассоциаций.

- Потом мне сказали, что я все правильно сделал. И что и реакция моя была правильная. Что совсем бездушные роботы не нужны даже им.

Соло опять кивнул. Самому себе. Конечно, не нужны. Им нужна возможность самим этих роботов создавать. Надо же, должно пройти было почти полгода, чтобы Илья, избавившись от пристального взора своей страны, смог хоть немного проявить свои чувства. Немного приоткрыться. Это ценно. Но и странно тоже. До мурашек странно.

Наполеон ждал встречного вопроса и уже даже обдумывал ответ. Но Илья выбросил
недокуренную сигарету и сказал:

- Уже поздно. Пошли, я помогу тебе лечь.

На какой-то время Наполеон забыл, что он настолько зависим от напарника. Ему не впервой быть таким беспомощным, были ранения и сильнее. Но обычно его лечение проходило в больнице в обществе обворожительных медсестричек, не обременённых нравственным поведением. Это, безусловно, скрашивало постельный режим.

Но быть слабым рядом с Курякиным было неловко. Словно он предавал сам себя.
Наполеон фыркнул. Курякин мягко, но настойчиво убрал из его рук кружку с недопитой водкой, подхватил напарника под локоть и легко поднял. Может от выпитого, может от того, что он изрядно похудел за это время, но Наполеон чувствовал себя совсем невесомым. Гадкое чувство, на самом деле. Соло всегда полагался на себя. На свои способности, на свои силу, ловкость и мозги, в конце концов. Сейчас у него не осталось ничего из этого. Ноги еле двигались, в голове туман, руки предательски дрожали и цеплялись за рубашку Ильи.

С языка норовили сорваться слова, которые отчаянно хотелось произнести, но в то же время страшно проронить хоть звук. Соло только сильнее сжал челюсти, не доверяя самому себе.

- Осталось немного, – Сказал Курякин, подумав, что Соло больно от их небольшого передвижения. Пусть.

Расстеленная тахта, казалось, стала еще меньше, чем днем. Илья посадил его на край.

- Ты дурак, – устало произнес русский, – Ты выпил, и тебе теперь даже таблетки не дашь.

Соло не нуждался в таблетках. Во всяком случае, не тех, что предлагает КГБист.

- Обойдусь.

Алкоголь тоже неплохо справляется с проблемой. Пусть наутро и придется расплатиться головной болью.

Когда Соло лег на спину, он какое-то время ловил «вертолеты», от чего мутило. Но вздохнув пару раз, это чувство удалось немного погасить. Илья принес ему воды. Дал выпить, и еще оставил рядом с кроватью. И ушел на кухню.

Вероятно, он хотел дождаться, когда Наполеон уснет, чтобы лечь самому. Наполеон не знал, что думать. Но так, наверное, даже лучше. Или же Курякину надо «переварить» эмоции, которые всколыхнули воспоминания.